Институт профессиональной приемной семьи в России пока развит слабо, и такую форму семейного устройства часто путают с опекой или усыновлением. Но именно профессиональные приемные семьи чаще других принимают детей с тяжелыми диагнозами. Ольга Алленова и Роза Цветкова поговорили с приемными родителями и выяснили, зачем они забирают из интернатов детей с умственной отсталостью, почему с этими детьми потом происходят чудеса, как государство оценивает труд профессиональных родителей и что семья может позволить себе на эти деньги.
Необучаемые
Детство Сева провел в московском доме ребенка. Когда ему исполнилось четыре года, его собрались переводить в детский дом-интернат для детей с умственной отсталостью. А Елена решила забрать мальчика домой. «Это было в октябре 2008-го,— вспоминает она.— Я тогда не знала ни про какие формы семейного устройства и даже не заморачивалась, сразу решила усыновить. Я была одна и очень хотела ребенка. Перед судом я его навестила, а меня главврач вызывает и говорит: «Вы знаете, какого ребенка берете?» Я говорю: «Какого?» Он: «Больного. Он у вас никогда даже в школе учиться не сможет». И показывает мне направление Севы по итогам диспансеризации, там ему и умственную отсталость написали, и еще много чего. А я смотрю на него — ну мой ребенок. Такой голубоглазый блондин. Задержка речевого развития у него была, да. Во рту каша, и, когда говорил, ничего непонятно. Но дома пошел в садик и через три месяца прекрасно заговорил. Сейчас ему 13, учится трудновато, дисграфия у него, но он музыкой занимается, поет. А перевели бы его тогда в интернат, он бы так и не заговорил, и вся его судьба была бы — детдом да ПНИ».
Через полгода, после того как в жизни Елены появился Сева, она познакомилась с Олегом, который ездил с волонтерской группой в нижегородский детский дом и мечтал усыновить ребенка оттуда. Они поженились и сразу же забрали из Нижнего Новгорода Адиля. «Так у нас сразу появилась семья и два сына,— вспоминает Елена.— Было весело: такие перекрестные адаптации всех ко всем, ревности, признания. А через год мальчики говорят: «Мы сестренку хотим»».
Из банка данных на них посмотрела русоволосая, с косой по пояс, красавица Даша семи лет. У девочки было хроническое заболевание, из-за которого ее не хотели брать в семью. «К ней приходили десятки потенциальных усыновителей, и в ее истории было пять страниц отказов. Это значит, на нее ходили смотреть, как на смотринах, а потом отказывались. Когда мы к ней пришли в первый раз, она вышла с таким видом «как вы все мне надоели». И минут 40 вообще с нами не разговаривала»,— рассказывает Елена. Они удочерили Дашу в 2010-м. Сейчас у девочки никаких проблем со здоровьем нет, хроническое заболевание в ремиссии, она живет как самый обычный подросток.
Пока Даша была в детском доме, ее забирала в гости «тетя Оля на BMW» и обещала удочерить. «Даша мне все время рассказывала про эту тетю Олю на BMW, у которой был богатый дом,— вспоминает Елена.— Я однажды не выдержала и говорю: «Даша, ну ведь она тебя не забрала, ну сколько можно»«. Еще девочка скучала по своей подруге Алисе, которая осталась в детдоме.
У Елены и Олега Фортуны трое детей усыновленных и трое приемных. Первых детей брали «для себя», говорит Елена — потому что хотели полную семью. Но, как это часто бывает, взяв одного сироту, приемные родители пытаются спасти еще кого-то. Так в семье появились Оля, Ярик и Алиса.
К этому времени у Олега и Елены созрело решение стать официальной приемной семьей и получать за воспитание детей зарплату. «Силы у нас были, и мы чувствовали, что можем вытащить еще кого-то,— объясняет Елена.— Но понимали, что по финансам не справимся. Если бы за приемных детей не платили пособие, мы бы просто сейчас воспитывали только троих. Еще троих бы не потянули. Не знаю, что сейчас было бы с Олей».
Восьмилетняя Оля почти не говорила, слабо контактировала с окружающими и по этой причине попала в печально известный интернат в поселке Разночиновка Астраханской области. Елена показала Олину фотографию детям, и они в один голос спросили: «Это Сева?». Но Сева жил дома, а у Оли дома не было. Волонтеры, искавшие детям из этого интерната родителей, рассказали Елене, что в раннем детстве у Оли не было серьезных проблем со здоровьем — но в полтора года она стала сиротой, не получала необходимого внимания, поэтому сначала ей диагностировали задержку речевого развития, а потом и психофизического. Елена говорит, что в интернате Оле давали нейролептики, и это одна из причин ее инвалидизации. «У нее детства не было, она его потеряла. Все ее детские капризы глушили препаратами. Не хочешь спать — будешь, хочешь гулять — не пойдешь, рыдаешь — вот тебе еще таблетку»,— рассказывает Елена.
Оля была настоящим Маугли. В машине, пока Елена и Олег везли ее домой, она произносила только матерные слова и беспокойно озиралась по сторонам. Если хотела пить или есть — то показывала жестами. «У нее человеческой коммуникации вообще не было, но чутье обостренное,— говорит Елена.— Идем с ней по улице, а какая-нибудь бабуля так посмотрит на нее недобро, и Оля ей трехэтажным матом реагирует. Я и слов таких не знала».
Сейчас Оле 12, она ходит в четвертый класс коррекционной школы. Для ребенка, которому в интернате ставили диагноз «необучаема», это круто. Девочка отстает в развитии, но постепенно дистанция между реальным развитием и возрастом сокращается. «Я иногда думаю, что у нее, может, и умственной отсталости никакой не было,— размышляет Елена.— Просто была задержка речи, и никто не хотел с ней возиться».
Когда Олю привезли домой, Олег сказал жене, что теперь нужно забрать и Алису. Потому что Даша не поймет. Но Алису нельзя было забрать без брата Ярослава. «Так в одно лето детей у нас стало в два раза больше»,— смеется Елена.
Компьютер вместо любви
Адаптация детей, особенно тех, что постарше, в семье проходила тяжело. Олю, Алису и Ярика забрали домой в таком возрасте, когда образ жизни в детдоме уже оказал влияние на детскую личность. Алисе кроме хронических заболеваний в детдоме диагностировали небольшие ментальные нарушения — она не умела складывать больше шести букв в слово и не могла определить состав числа 10. Дети не знали даже названия месяцев. «У Ярика с интеллектом все в порядке,— говорит Елена,— но для него неважно было, какой сейчас месяц. Какая разница, если ты живешь в тюрьме?»
С первых дней дети стали спрашивать Елену, чем семья лучше детдома. «До сих пор впадаю в ступор, когда вспоминаю этот период,— делится она.— Я с трудом находила слова. Объясняла, что вот, допустим, у тебя в жизни что-то случится, а рядом всегда будут люди, которые помогут, поддержат, порадуются с тобой или поплачут,— это и есть семья. А сама говорю и вижу, что дети не понимают, о чем я вообще. И наверное, целый год ушел у меня на то, чтобы показать им, что такое семья. Они не понимали, что я на их стороне, что мне можно доверять».
В московском детском доме, где жили Ярик и Алиса, детям регулярно привозили в подарки гаджеты. А дома таких гаджетов не было. «У нас в семье все с самого начала читали книги в добровольно-принудительном порядке,— смеется Елена.— Мы сами воспитаны на книгах и всех детей воспитываем так же. Я говорила Даше: истерики бесполезны, расширить свой кругозор ты не сможешь иначе, чем с книгами. Сейчас она читает много и с удовольствием. Алиса тоже теперь читает, а Ярик вообще с энциклопедией сидит по вечерам. Но тогда он каждый день кричал нам, что в детдоме лучше, потому что там есть и компьютер, и сенсорный телефон, и PSP, а дома отстой. И что он уйдет от нас в детский дом и его усыновит богатая семья, и у него все будет, и он не станет ничего делать — ни читать, ни убирать свою комнату. Это мы, к слову, со всеми детьми проходили. Меня всегда потрясает, как мощно детдом развивает в детях потребительское отношение к людям».
Многие родители идут на поводу у приемных детей, покупая им сразу все, что они просят, говорит Елена, а потом не знают, что делать с растущими аппетитами. У Севы и Ярика дни рожденья 14 и 15 сентября, и на десятилетие им подарили по планшету. Спустя месяц оба гаджета были разбиты или сломаны. Алиса свой телефон разбила о стену, когда поссорилась с родителями. Адиль регулярно теряет телефоны.
Это тоже тенденция: дети, выросшие в сиротской системе, не понимают ценности вещей.
«Поэтому теперь мы принципиально не покупаем никаких гаджетов,— рассказывает Елена.— Если один раз купили и ты его разбил или потерял, значит, он тебе пока не нужен».
Елена открыла в Зеленограде магазин рукоделия, рядом с домом, Олег, бухгалтер по профессии, работает удаленно, сам развозит детей по школам и кружкам. Времени им не хватает, поэтому решили взять помощницу по хозяйству. Лариса приходит два раза в неделю и готовит на всю семью, а детей часто балует сдобой. «Ларису все у нас любят, но однажды я услышала, что Ярик с ней разговаривает, как с рабыней Изаурой: подай, принеси. Я с ним очень обстоятельно побеседовала. Сейчас он уже так не делает. Но это тоже диагноз: привычка, что тебя все обслуживают, приводит к тому, что ты потом всю жизнь ждешь продолжения обслуживания»,— говорит Елена.
Практически все приемные семьи проходят через детское вранье и воровство, продолжает она. «Дети не могут справиться с собственными желаниями, а еще это попытка компенсировать недостаток внимания,— рассуждает приемная мама.— Как я с этим борюсь? Как и все. Объясняю. Или ругаюсь, плачу, ни с кем не разговариваю по два дня. Через какое-то время дети начинают понимать, что так делать не надо. На это уходит очень много душевных сил. А еще дети разводят на эмоции, и это самая сложная история». Лена долго рассказывает нам про теорию привязанности: у ребенка с сиротской травмой внутри как бы огромная черная дыра. Это боль, страх, одиночество, которые он пережил в детстве. И если травма не компенсирована, то всю жизнь он пытается эту черную дыру заполнить. «А как ее заполнить? Только эмоциями,— говорит наша собеседница.— И он пытается вытащить из тебя любые эмоции. А легче всего вызвать негативные. Я не раз замечала: вот у нас обычный вечер, все дома, а дети, как заведенные, друг друга цепляют, ругаются, могут подраться, ты все это слушаешь, терпишь, разнимаешь, беседуешь, а потом у тебя терпение иссякает — и ты как рявкнешь! И тут же дети успокоились, начинают разговаривать нормальным голосом, общаться. То есть они получили эмоцию, подтверждение, что мне не все равно, что я на них реагирую. Сил на это уходит уйма. Вроде живешь нормальной жизнью, вроде как не особо устаешь, но вдруг разом появляется ощущение, что силы из тебя вычерпали половником, и наступает апатия».
Однажды Елену с детьми пригласили в тот детский дом, откуда она забрала Олю, Алису и Ярика. Воспитатели Ярика не узнали: «Ой, а он оказывается кудрявый…» «Мы забрали коротко стриженого восьмилетнего ребенка, и никто не знал, что у него кудри,— говорит Елена.— Зато у него был дорогой компьютер и электронные игрушки на выбор».
При этом у приемных детей очень низкая самооценка: они считали, что сами виноваты в том, что их бросили родители. Алиса в истерике бегала по дому и кричала, что не хочет жить, потому что никому не нужна.
Дети и деньги
В последнее время в адрес приемных семей раздаются упреки в том, что они берут детей из-за денег. Приемная семья в Москве получает пособие на содержание ребенка с инвалидностью в размере 27,5 тыс. рублей и зарплату приемного родителя в 24 тыс. рублей после вычета налогов. За усыновленных детей столица платит только в том случае, если ребенок был усыновлен в Москве, а не в другом регионе. «Зарплата у меня 72 тыс. рублей,— рассказывает Елена.— У Олега такая же. Но когда я была арт-директором в рекламной газете, моя зарплата была вдвое выше, а работать приходилось раза в четыре меньше. Приемный родитель трудится 24 часа в сутки, при этом от него требуется, чтобы он был нянькой, учителем, психологом и поваром. Это стоимость неквалифицированного труда, а упрекают порой так, будто мы озолотились».
За детские пособия приемные семьи обязаны отчитываться перед органами опеки, за зарплату приемного родителя — нет. Но и пособия, и зарплаты в семье «проедаются».
В первый год своей новой жизни Алиса в школе не была — ее перевели на семейное обучение, и к ней ходили репетиторы: по русскому, математике и английскому. Все пособие Алисы уходило на образование. Зато через год она пошла в общеобразовательную школу и учится неплохо. Периодически с детьми работают знакомые частные психологи — незнакомым Елена не доверяет.
С образованием Оли все оказалось еще сложнее. Вести ее в детский сад было поздно, ни в одну школу ее бы не взяли. Елена нашла для девочки няню с образованием дефектолога, которая три раза в неделю забирала Олю к себе домой на четыре часа. Час ее работы стоил 500 рублей. На это уходило все Олино пособие, но игра стоила свеч: девочка стала разговаривать, выражать свои мысли и эмоции. «У нее к Мире привязанность появилась раньше, чем к нам,— рассказывает Елена,— потому что Мира с ней играла, занималась, гуляла, и она Олю по-настоящему вытянула».
В прошлом году Ярик занимался платно в подготовительном отделении художественной школы, в этом поступил на курсы программирования и компьютерной графики. Адиль учится в колледже на коммерческом отделении. Сева поет в хоре: место бюджетное, но концертную одежду надо покупать. 12 тыс. в месяц уходит на помощницу по хозяйству. Еда, одежда, игрушки, лекарства от «экстренных» заболеваний, подарки на дни рожденья и семейные праздники, мебель, которая в таких семьях очень часто ломается — все это трудно выразить конкретной суммой, но экономить не удается. «Каждый сезон приходится покупать новую одежду, потому что носят наши дети ее так, что донашивать друг за другом никто не будет,— рассказывает Елена.— Летом перед школой мы пошли в торговый центр за одеждой и обувью. Покупали по минимуму, в самых простых магазинах, а 100 тыс. улетело».
Почти каждый год энергичная Оля ломает кровать: любит на ней прыгать. У шкафов отлетают ручки и дверцы. Мебель приходится ремонтировать или покупать новую.
«У нас один кошелек на всю семью, мы не считаем, кто из детей получает пособие, а кто нет,— говорит Елена.— И никаких преференций ни у кого нет. Если есть у ребенка потребность в чем-то, мы это покупаем. Надо учиться — оплатим обучение. Нужна куртка — купим куртку. Это семейный бюджет. Мы не шикуем, на летний отпуск для всей семьи отложить пока не можем. Ездим к бабушкам отдыхать».
Рождение новой семьи
Вторая наша героиня — социальный педагог. Юлии Шульдешовой было 23 и она уже работала в школе, когда ее попросили навестить ученика, длительное время прогуливавшего уроки. Дениса она нашла во дворе, в компании подростков, пьющих водку. Он даже похвалился перед ней: «Смотри, как я могу» — и стал пить из горла. «Мне очень тяжело на это смотреть,— ответила ему Юля,— я лучше пойду». Денис ее догнал. В школу он не ходил, потому что над ним смеялись — к седьмому классу мальчишка очень плохо читал и почти не умел писать. Юля предложила ему позаниматься — и очень удивилась, когда в назначенный день Денис появился в дверях ее кабинета. Однажды Денис на урок не пришел. Юля отправилась к нему домой и впервые поняла, в каком аду живет этот парнишка: крошечная квартира, пьяные мать и отчим, никто не работает. Когда Денис заболел брюшным тифом, он несколько дней лежал дома, и никому из родных не пришло в голову вызвать скорую. Его навестила Юля, это и спасло ему жизнь. В тот день она заметила высоко на полке под потолком грязную девочку, которую раньше ни разу не видела. «А, это Галька,— сказала, махнув рукой, мама Дениса.— Она там живет. Даже шваброй не дотянешься». Так Юлия узнала, что у Дениса есть сестра. В больнице мальчика никто из родных не навещал, а после госпитализации семьей заинтересовались органы опеки. Галю, как ребенка в трудной жизненной ситуации, определили в интернат. Денис остался дома, и каждый вечер Юля ждала его в подворотнях, где он гулял со сверстниками. «Денис знал, что я никуда не уйду без него, небрежно бросал остальным, что я все равно не отстану, и мы шли домой»,— рассказывает она.
Благодаря Денису в жизни Юли появился будущий муж, Олег. «Я тогда был студентом, вечером возвращался с занятий, смотрю — стоит с подростками девушка симпатичная,— вступает он в разговор.— Странно, думаю, что она с ними делает?» Тогда Юля с Олегом вместе проводили Дениса домой, а через несколько месяцев поженились.
«Я давно хотела забрать Дениса и Галю к себе,— рассказывает Юля.— Еще в детстве, помню, мечтала спасать сирот. Но в опеке говорили, что я молодая и не замужем, да и родители мои были против. А после свадьбы мы с Олегом сразу решили, что заберем ребят. Пришли к Денису домой, спрашиваем его родителей: «Вы не против, если мы будем воспитывать?» Они были не против».
Денис поступок Юлии и Олега оценил и прекратил вечерние посиделки в подворотнях. «Ровно в тот момент, когда я ему сказала, что теперь за него отвечаю, он стал другим человеком,— говорит Юля.— И ни разу потом не обманул нашей веры в него».
Сейчас Денис и Галя живут отдельно, у них свои семьи, но Шульдешовых регулярно навещают. А у Юли и Олега с тех пор появилось много новых детей.
Когда Галя перешла в шестой класс, у Шульдешовых родился Федор. Вместе с детьми и пожилым отцом Олега они жили в двухкомнатной квартире в Бескудниково. «Было трудное время: я в декрете, мы перебивались случайными заработками Олега да пенсией его отца, опека над детьми в то время была безвозмездной,— вспоминает Юля.— Одежду покупали на вьетнамских рынках или по объявлениям на сайтах. Но мы ни о чем не жалели, просто жили».
Бытовые проблемы помогли им увидеть жизнь других семей — многодетных, бедных, неблагополучных, и Шульдешовы стали вместе с другими добровольцами собирать одежду и продукты для тех, кому еще труднее. Развешивали объявления на дверях подъездов, писали на сайтах. На одно из таких предложений помощи откликнулись сотрудники Касимовского интерната в Рязанской области. Это учреждение для детей, оказавшихся в трудной жизненной ситуации, в то время было на грани нищеты.
Однажды приехав в интернат с тюками одежды во время каникул, Юля увидела в пустом здании трех детей. Один из них, совсем маленький мальчик, смотрел в окно и никого не замечал. «За ним никогда не приезжают и даже не навещают,— махнула в его сторону рукой сотрудница интерната.— Придется ему перекантоваться эту неделю со сторожем».
Шульдешовы отправились искать маму Алеши, чтобы она разрешила сыну пожить в их семье. Мамашу нашли в глухой пьющей деревне, и она поначалу категорически отказывалась давать согласие: «Вы его почку продадите». Поэтому целый год Шульдешовы забирали Алешу только в гости. Но через какое-то время мама согласилась, и его забрали под опеку. «С Алешей у нас вообще не было трудностей, он сразу стал нам родным,— рассказывают Шульдешовы.— Но нужно было срочно ликвидировать его пробелы в учебе. И тут нам очень помогли «Волонтеры в помощь детям-сиротам», с которыми мы дружим до сих пор».
В обычной российской школе приемный ребенок не считается ребенком с особыми потребностями, и работать с ним не умеют.
Алешку определили в частную школу, где он быстро догнал сверстников. Мать его по-прежнему пьет, а он с ней по-прежнему общается, хотя и Шульдешовых тоже считает своими родителями. Юлия говорит, что это нормально — у любого ребенка есть прошлое и настоящее. Но именно с новой семьей он делился эмоциями от первого прочтения Достоевского, именно их благодарил, когда смог поступить в кадетский класс в одной из химкинских школ.
Наташа и нейролептики
Пока собирали документы для опеки над Алешей, наткнулись на просьбу волонтеров, которые искали семью для Наташи из интерната в Разночиновке. Мать выбросила двухмесячную Наташу на лютый мороз, на девочке была одна рубашка. Из-за сильного обморожения ребенку ампутировали пальцы на ногах и пересадили кожу на спине. Маму лишили родительских прав, но, когда Наташе исполнилось четыре года, родительница в правах восстановилась. Неизвестно, как они жили следующие два года, но однажды мать избила шестилетнюю Наташу так, что раздробила ей челюсть. Благодаря спонсорской помощи Наташино лицо собирали в Москве по кусочкам, а женщину снова лишили прав. Наташу отправили в интернат для детей с умственной отсталостью. А вскоре, весной 2011 года, там разразился скандал. Астраханка Вера Дробинская опубликовала информацию о том, что в интернате издеваются над детьми, насилуют их и хоронят без имени. В учреждении царила паника, начались проверки, так что Шульдешовым отдали Наташку в первый же день. Они сели в поезд, и спустя пару часов Наташе стало плохо. «Ее трясло, она была вся в поту, потом впала в беспамятство,— вспоминает Юлия.— Я никогда больше не видела таких расширенных зрачков у ребенка.
На первой станции вызвали врача, он ничего не понял, предложил госпитализацию, но мы решили ехать в Москву, где Наташе окажут квалифицированную помощь. Врач сделал ей укол снотворного, и всю оставшуюся дорогу она спала». Но в Москве, когда девочка проснулась, симптомы повторились. Приехавшие прямо на вокзал врачи скорой как-то недоброжелательно посмотрели на Юлию и Олега и на вопрос, что происходит с девочкой, ответили: «Скоро узнаете». «И только после того, как мы объяснили, что взяли ребенка из детдома, один из них бросил: «Что же вы раньше об этом молчали?» Оказывается, они решили, что у Наташи наркотическая ломка. И вызвали полицию. Вызов они сразу отменили, а нам долго объясняли, что такое синдром отмены». Медицинскую карту Наташи интернат им не отдал, а карту прививок пришлось запрашивать через органы опеки. Так что доказать злоупотребление психотропными препаратами в отношении Наташи Шульдешовы не могут. Но сразу несколько врачей, осматривавших ребенка в Москве, пришли к выводу, что девочку «лечили» очень большими дозами нейролептиков, которые ей не были показаны.
Почти две недели Наташу вытаскивали с того света.
Когда ломка закончилась, восьмилетняя девочка превратилась в младенца. Она разучилась ходить, говорить, не могла есть самостоятельно, не реагировала на простейшие фразы.
Было лето, остальные дети отдыхали на даче у бабушки и дедушки, и Шульдешовы выхаживали Наташу, заново обучая ее самым простым навыкам. «Когда она заговорила, у нее началось такое бурное узнавание мира, что я от нее даже уставала,— вспоминает Юля.— Она подбегала ко мне каждую минуту, дергала за рукав и кричала: «Мам, смотри!», показывая на какой-нибудь листик, цветочек, лужу, облако. И я должна была объяснить, что это такое. Мне тогда хотелось спрятаться от нее хотя бы на полчаса. Она не просилась в туалет и совершала все действия на ходу, просто расставив ноги. Не могла держать ложку в руке и вообще не понимала, что с ней надо делать. Не знала, как есть бутерброд или яблоко. Была как чистый лист».
Бытовые навыки восстановились месяца через два, но самое трудное было впереди. Школа, где в начальных классах преподает сама Юлия, инклюзивная. Потому никто из родителей первоклассников не удивился, когда в классе появилась Наташа. Но весь первый школьный год Юля просидела с дочерью за одной партой. «Мы просто учились сидеть тихо на уроках и никому не мешать, не кричать, не дергать детей. А на больших переменах ходили к пруду в парк и кричали на воду. Наташе это нравилась, и разрядка была хорошая». Выяснилось, что Наташа не может связывать буквы в слова. Она их просто механически перерисовывала, но не считывала. Репетиторы не помогали, Наташа очень расстраивалась, и Шульдешовы решили оставить ее в покое. Этот принцип основной в их семье: не давить на детей, предоставить им свободу в безопасных для них границах. Наташа вскоре научилась списывать у одноклассников уроки и даже получала за это хорошие оценки. Пятерки ей так нравились, что она стала потихоньку читать, а к концу начальной школы мало чем отличалась от сверстников. Диагнозы — умеренную умственную отсталость и ДЦП — ей сняли. Сейчас, глядя на эту симпатичную девочку-подростка, невозможно поверить в то, что ее судьба была умереть в интернате.
Спасенные от ПНИ
17-летнего Юру Шульдешовы заметили в Разночиновке в тот день, когда забирали оттуда Наташу. Это был худенький подросток, очень непохожий на остальных детей в этом учреждении. «У него были живые глаза, открытое лицо, он проявлял любознательность, я даже приняла его за сына кого-то из сотрудников. Я пообещала написать ему письмо из Москвы, и в эту минуту у него на лице появилась такая досада, что стало понятно: он не умеет читать»,— рассказывает Юлия. В Москве, выхаживая Наташу, Юля позвонила в интернат и узнала, что Юре осталось чуть больше полугода до совершеннолетия, после чего его переведут в ПНИ. С той минуты ее не оставляла мысль, что всего через несколько месяцев этот парень сгинет в системе, и про него уже никто никогда не узнает.
Спустя всего три месяца после появления в семье Наташи к Шульдешовым переехал и Юра. Свой 18-й день рожденья он встретил дома. Несмотря на многочисленные диагнозы, Юра уже через месяц новой жизни стал ездить в школу самостоятельно.
Мальчик быстро научился читать и писать и за один год изучил программу восьми классов, так что о нем писали в газетах и называли его случай феноменальным.
Любимое занятие Юры — готовка, он мечтает стать поваром. Родители считают, что секрет такого успеха один — он просто поверил в то, что кому-то нужен.
Благодаря Юре в семье появилась и девушка по имени Лунный Цветок — Айгуль. Она дружила с Юрой в Разночиновке, у них было много общего: ее тоже подкинули новорожденной в больницу, ее, такую же маленькую и худенькую, коротко стригли, так что их называли близнецами. Юра прожил в семье Шульдешовых полтора года и каждый день рассказывал о Гуле: «Она маленькая, она без меня пропадет, ее задразнят и будут обижать». В конце концов Юля сдалась и отправилась за Гулей.
Девушка выглядела лет на десять. Социализировать ее удалось лишь отчасти — Гуля недееспособна, ей нужно сопровождение. Но Юля и Олег считают, что свобода полезна всем детям. Поэтому девушка сама ходит в магазин: называет продавцу продукты, которые ей нужны, узнает цену, потом возвращается домой, берет требуемую сумму и идет за покупками.
Из списка Димы Яковлева
В декабре 2012 года Госдума РФ приняла «закон Димы Яковлева», потрясший многих приемных родителей. «Мы все, кто сидел тогда на форумах приемных семей, читали истории детей, потерявших шанс на семью, и очень переживали,— вспоминает Юля.— Меня потрясла история маленького таджикского мальчика, которому не хватило ровно одного дня, чтобы уехать к своим американским родителям».
По официальной версии, мать отказалась от Марата на пятый день после его рождения. Он родился семимесячным, с ДЦП и очень плохим прогнозом и первые два года жизни провел, лежа в кровати в доме ребенка, где никто и не надеялся, что он выживет.
В два Марат заболел и попал в больницу — и там волонтеры научили его ходить. Но в четыре года его перевели в Уваровский детский дом, где он снова лег в кровать и даже ел лежа.
Его фото увидели американцы и стали оформлять документы. Это были очень простые и сердечные люди, которые регулярно приезжали к Марату в интернат, несмотря на сопротивление со стороны администрации. Он уже считал их родителями, а до суда, который утвердил бы это окончательно, оставался один день. В этот день и был принят «закон Димы Яковлева». «Я просто места себе не находила, все думала: ну почему так не повезло этому малышу, что он в свои пять лет лишился родителей дважды?»— вспоминает Юлия. Олег на ее переживания откликнулся лаконично: «Давай заберем».
Но, придя в интернат, встретили жесткое сопротивление: Марата им отдавать не хотели. Органы опеки встали на их сторону, и тогда администрация интерната выдвинула свои требования: сначала 10 посещений, а потом, если Марат согласится, его отдадут в эту семью. Марат ни в какую семью больше не хотел. Он решил, что американские родители не забрали его, потому что он очень плохой, и у него никогда не будет мамы с папой. Каждый раз, приезжая к мальчику, Юля боялась, что Марат скажет ей нет. Он встречал ее молчаливый, насупленный, порой враждебный. Помог случай. Юля много рассказывала Марату о своих детях. Когда она стала говорить о Наташе, Марат оживился. Оказалось, что так звали волонтера, которая научила его, двухлетнего, ходить в больнице. Он помнил ее целых три года. Поэтому на вопрос, поедет ли он жить в дом к Наташе, Марат кивнул.
Его адаптация была мучительной для всей семьи. «Он категорически отказывался ходить, а я ведь помнила, что когда-то он ходил сам. Но два года лежачей жизни сделали свое дело. Он вообще ничего не хотел делать сам, даже ложку держать, и только грозился всех уволить. И все время хотел от нас уйти и кричал: «Я плохой». А еще крушил и ломал все вокруг. Федя никак не мог понять, почему все игрушки, которые он дает брату, выбрасываются или становятся оружием против самого же Феди. Но нужно было дать Марату возможность выпустить наружу все страшное и больное, что накопилось внутри». Любовь и забота сделали свое дело, а регулярные курсы массажа вернули Марату подвижность. «У него такой ДЦП, что без массажа он опять сляжет,— говорит Юля.— Я до сих пор помню, как поставила его на ноги в детском доме, а нянечка закричала: «Вы что делаете, ему нельзя ходить!» Сейчас он сам на третий этаж в школе поднимается».
Последним в семью Шульдешовых пришел Влад. Сейчас ему 13, и он единственный в семье не называет Юлию и Олега мамой и папой. Влад жил в приемной семье, но она не справилась, хотя фонд «Волонтеры в помощь детям-сиротам» помогал ей максимально: оплачивал репетиторов, учебу Влада в частной школе, поездки на море. Но приемная мать в итоге решила, что Влад очень сложный ребенок, а ей надо своих детей поднимать. Волонтеры попросили Шульдешовых «перехватить» Влада, пока ему не найдут новую семью,— возвращение в детский дом могло нанести незаживающую травму. Уже бывшая приемная мама привела Влада к Шульдешовым с маленьким рюкзачком, в котором лежали альбомы для рисования, цветные карандаши, несколько футболок и 600 рублей. Это все, что осталось от пенсии Влада, которую он получал после трагической смерти своих родителей. Прошло три года, но Влад до сих пор скучает по женщине, которая несколько лет была ему матерью. А Шульдешовы, поначалу ставшие для него временной семьей, уже не смогли с ним расстаться.
Что такое счастье
Мы сидим в просторной кухне четырехкомнатной квартиры, которую московские власти выделили Шульдешовым под социальный наем благодаря журналисту Арине Бородиной (она же помогла получить квартиру и семейству Фортуна). «Мы так привыкли в нашем Бескудниково, где все было заставлено двуспальными кроватями, что первое время в этой новой квартире я все время терялась»,— смеется Юлия.
За время нашего разговора Олег успел приготовить обед, а потом и ужин, загрузил стиральную машину, заказал детям на радость несколько коробок пиццы, позанимался с мальчишками гимнастикой. Юля в его хлопоты не вмешивалась, а Олег объяснил, что заниматься домашними делами ему нравится — заодно и жена отдыхает. Дети, темноволосые, громкоголосые, эмоциональные — помогали отцу, уходили гулять с собакой, пили чай с конфетами. Потом Олег сел за компьютер, и стало заметно тише — он программист, и в семье знают, что значит «папа работает».
Сейчас под опекой у Шульдешовых трое несовершеннолетних детей — 13-летний Влад, 15-летняя Наташа и 10-летний Марат. На каждого из них Шульдешовы получают детское пособие — около 16 тыс. рублей (27,5 тыс. рублей, как уже говорилось, на ребенка-инвалида). С родительской зарплатой на семью выходит около 120 тыс. рублей в месяц. Пенсии по инвалидности в семье не тратят — родители говорят, что детям эти деньги пригодятся, когда они решат жить самостоятельно.
18-летний Алеша получает пособие, пока не закончит колледж. У Гули — пенсия по инвалидности. Юра работает с особыми детьми в качестве няни и решил все заработанные деньги откладывать на квартиру. По закону ему должны дать жилье в Астраханской области, но очередь подойдет, когда ему будет 40.
О расходах говорят просто: «Все, что получаем, разлетается на самое необходимое». Ко всем детям, даже выросшим, ходят репетиторы. Влад и Алеша учатся в частных школах, потому что там им комфортнее.
Марату и Наташе раз в три месяца нужен курс массажа, на это ежеквартально уходит 100 тыс. рублей. Гуля месяц назад уехала на отдых в Евпаторию с Юлиной подругой — там они снимают квартиру, и с Гулей каждый день занимается педагог-психолог.
Если спросить Шульдешовых, что было самым трудным в их приемном родительстве, Олег скажет о самом больном: «Трудно было объяснить моей матери, зачем мы с Юлей берем чужих детей». А Юля задумается и будет рассказывать, как первое время после детского дома дети отчаянно матерились и не понимали обычных слов и как порой у нее опускались руки от усталости и отчаяния. «Марата поначалу я даже боялась на руки брать, он был как узник концлагеря. Есть отказывался, мы кормили его вдвоем: один отвлекал, а другой впихивал ложкой еду. Это длилось несколько месяцев. А потом он вдруг взял ложку и стал есть. Вот в такие минуты понимаешь, что такое настоящее счастье».
Источник: «Коммерсантъ» https://www.kommersant.ru/
